I
Кута высадили из поезда на первой попавшейся, глухой станции, затерянной между двумя городами. С тупой злобой и покорностью, ведомый за плечо дюжим кондуктором, ступил он на перрон. Двери за ним захлопнулись, и через минуту, издав резкий свист, поезд покатил дальше. Кут посмотрел ему вслед, вспоминая, как он упрашивал равнодушного кондуктора в синей форме.
- Что, вам тоже не повезло? – раздался над ухом насмешливый голос.
Кут обернулся: рядом с ним, облокотившись на перила и что-то жуя, стоял человек. Прежде чем ответить ему, Кут пропустил несколько секунд, годных на то, чтобы успеть рассмотреть незнакомца: тот был лет на двадцать моложе его и в два раза стройнее, а, глядя на его чистое лицо, Кут ощутил, как неопрятно смотрится его давно небритый подбородок. То есть незнакомец оказался его полной противоположностью, и в то же время походил на Кута странным подобием, словно родной брат; оба относились к людям полуночи, и из-за такого сходства их можно узнать безошибочно в любой толпе и выделить в отдельную касту. Одежда незнакомца была другого цвета, но такая же неряшливая и грязная, на голове красовалась шляпа. Встретившись глазами с Кутом, он перестал жевать и коснулся пальцами полей шляпы.
- Рад приветствовать. Как я вижу, мы с вами братья по несчастью.
- Похоже на то, - вздохнул Кут.
читать дальше- Жаль, попался мне не экспресс, - глядя вслед поезду, задумчиво произнес незнакомец. – Тот не останавливается на таких вот маленьких станциях. Однако если уж свела нас судьба в этой богом забытой дыре, то хоть имя свое скажите: боюсь, что ближайший поезд, на котором можно попробовать отсюда убраться, будет только завтра; значит, и ночь придется коротать вместе. А мне нравится, когда я знаю имя своего соседа.
- Кутила, но можно и Кут, - представился Кут. – Так меня называют.
- Интересное имя, говорящее многое, - усмехнулся незнакомец. – Сразу угадываешь, за что его дали, и почему хозяин его едет на поезде, забыв купить билет. Что же, а меня можно звать – Ромельвик.
И он чуть кивнул головой.
- И что, вас так точно зовут? Ромельвик? – удивился Кут.
- Да, точно так, как и вас – Кутилой. Однако достаточно разговоров, вы чувствуете, как от земли тянет сыростью и холодом?
Ромельвик повернулся к перилам, оперся на них и внимательно всмотрелся в лес, стеной подступивший к станции. Кут тоже вгляделся: лес был как лес, синели громадные ели, и под их лапами было мрачно и темно. Солнце спускалось к верхушкам высоких деревьев, забирая тепло с собой, и ощутимая свежесть майского вечера касалась небритых щек Кута.
- Роса густо покроет траву, - пробормотал Ромельвик. – Дважды - на вечерней и утренней зорях. Весенние ночи хороши для влюбленных, но моим легким они неприятны. Видите тучи вдали? Плохи наши дела, Кут: они мчатся сюда и несут в себе ливень. Я только представлю себе, что придется провести ночь на постели из ельника, вымокнув к утру до нитки, как меня уже бросает в дрожь.
Кут тоже на своей шкуре знал, что случается в разгар весны: дневной жар напоминает о близком лете, но стынь ночи с ледяным дождем в придачу – лишь об ушедшей зиме.
- Пойдем-ка мы в город, Кут, - продолжал Ромельвик. – Он должен быть рядом; не город, правда, а так, городишка, где все знают друг друга; там мы будем заметны как деревья в поле. Но лучше он, чем лес.
- Откуда вы это знаете? – спросил Кут.
Непонятным казался ему Ромельвик. Несмотря на молодость собеседника, Кут чуял в нем какое-то превосходство и силу, и невольно подчинился Ромельвику, поскольку привык за свою жизнь подчиняться сильному. Сейчас тот решал, куда им идти, но слова о городе заинтересовали Кута.
- Все просто, - ответил Ромельвик. – Ты и сам мог бы догадаться: станция не выстроена посреди леса, значит, где-то рядом живут люди; однако, кроме нас, никто не вышел из поезда – значит, город небольшой. Я не люблю мелкие города, где всё словно на ладони, но выбора нет; попробуем вести себя хорошо, и, может, нам разрешат остаться до утра.
Бродяги спустились с перрона и увидели узкую дорогу. Минут десять шли они молча, Ромельвик, моложе и шустрее спутника, ушел немного вперед; грузный Кут тяжело тащился следом. Вскоре послышались звуки, доказывающие близость людей: гул и грохот машин, лай собак, а далее лес отступил за их спины – впереди тянулись городские улицы. Кут остановился, потер сильными руками лицо, взглянул на Ромельвика, удивленного его поведением.
- Я здесь родился и вырос, - сказал он товарищу просто. – Раньше не было станции и железной дороги, и я сразу не узнал это место. Тридцать лет прошло.
II
Что случится, если ничего не подозревающего человека перенести в место, где он провел детство? Когда внезапно, как окрик, он окажется там, где рос ребенком, где каждый предмет помнится большим, чем есть на деле, и где он пронизан воспоминаниями, как сыр плесенью?
И если он давно умер душой и стал ходячим памятником себе самому, вряд ли даже такого человека подобная перемена оставит безразличным – места детства наполнены великой силой будущего, но не прошлого, она упрямо пробивает броню цинизма и оседает сладкой тоской в душах. Ей мало кто в силах противиться; те, кто всю жизнь прожили в одном месте, не покидая его надолго, по-своему несчастны – они добровольно лишились одного чувства. Когда оказываешься там, где был только ребенком, и видишь вдруг незнакомые черты в очень знакомом предмете, да и сам предмет видишь в совершенно другом свете; когда на каждом шагу будущее, которое ты мнил себе когда-то, смешивается с прошлым – тогда и родится это чувство. Пусть оно несет в себе огорчение и печаль от невольного сравнения того, что желал, с тем, что достиг, пусть вызовет уныние и молчаливость; в его горечи найдется и странная сладость. Не ради ли нее мы стремимся посетить когда-то оставленные места? Несчастны те, кто лишен возможности ощутить внутри эту сладость и испытать один из сильнейших порывов души.
То же случилось и с Кутом, минуту назад он полностью был в настоящем – и вдруг упал в прошлое. Внутри у него все переменилось. Ромельвик с его едва родившейся властью был слегка подзабыт, Кут находился у себя дома, который он знал назубок. Теперь с чувством, походившим на детскую радость, шел он по знакомым улицам, ведя своего товарища, но не ведомый им. Кут припал к чаше воспоминаний и пил, торопясь, большими глотками. Он все время вертел головой, стараясь захватить как можно больше образов; город ненамного изменился за годы, он вспоминал старые дома и старые места. Наконец, новая картина слилась со старой, той, что всегда жила в его душе – и он узнал город окончательно.
На перекрестке стоял полицейский, Кут инстинктивно замедлил шаг, то же сделал и Ромельвик, не любящий стражей порядка.
- Это Персон, - сказал Кут. – Все так же стоит на улице, как и много лет назад. Знаешь, я словно вернулся в детство.
- И он что, совсем не поднялся? – сухо спросил Ромельвик. – За тридцать лет мог бы и выслужится, правда.
Кут хотел было защитить старого полицейского, но передумал. Персон внимательно посмотрел на бродяг, он встретился с ним глазами и испытал жгучее чувство стыда, заставившее его опустить взгляд. Щеки вспыхнули огнем, словно Кут совершил что-то позорное. Не поднимая глаз, чтобы старик его не узнал, Кут быстро прошел мимо, и долго еще не смел оглянуться. Впрочем, его предосторожности оказались излишни: он изменился настолько, что ни один человек в городе его не узнал.
- Подумаешь! – фыркнул Ромельвик, заметив его усилия. – Ну, стал ты тем, кем стал. Не стоит так переживать из-за сущих пустяков, ведь каждый может попасть в неприятные обстоятельства. Просто в жизни одним везет больше, а другим меньше; я сам был когда-то…
Он не закончил фразу: проходя мимо открытого окна пекарни, откуда на тротуар лился вкусный запах хлеба, яблок и пряностей, он приметил противень с булками, и, извернувшись, цапнул одну.
- Ужин есть, - повеселевший, сообщил он ничего не заметившему спутнику, пряча булку за пазуху. – Если ее не съедят блохи, то съедим мы. Осталось только найти крышу над головой. Кут, скажи-ка товарищу – здесь у тебя есть знакомые, согласные по старой дружбе пустить ночевать двух путников?
- Не пойду я к ним, - глуховатым голосом отвечал Кут.
Ромельвик незаметно пожал плечами.
- Ладно, как хочешь. А ты сам можешь что-нибудь предложить? Может, здесь есть ничейный сарай, или склад, или другое строение, имеющее крышу и стены, и где обитатели терпимы к таким, как мы, и смотрят сквозь пальцы? Не хочется мне ночевать на улице.
- Ага. Здесь есть заброшенный дом, - вспомнил Кут. – Правда, далеко он отсюда, за городом, стоял там тридцать лет назад.
- Отлично! - Ромельвик потер ладони. – Он точно заброшен?
- Когда я был мальчиком, там никто не жил. Туда даже никто не ходил, насколько мне известно.
- Что же, мне вполне подойдет такое место, где никто не тревожит порядочных людей и не вломится к ним посреди ночи. Показывай дорогу.
- Говорили, что это дом моряка, - рассказывал Кут, пока они шли по улицам. – Помню, когда я родился, дом уже был брошен и стоял заколоченный. Взрослые запрещали мне там появляться, твердя, что пол может в любой момент рухнуть: мол, все половицы давно прогнили и не выдержат тяжести.
- Погоди, дай угадаю дальше сам. Конечно, ты верил в это; ты точно знал, что есть страшный дом, в котором водятся привидения, или призрак того моряка, и ты боялся. Точно так боятся многие жители вашего города. Если я опишу этот дом, то угадаю, какой он? Начну: он находится в стороне от прочих, достаточно далеко, чтобы мимо него не ходить каждый день; нет, к нему нужно идти специально; дом заколочен, или забран ставнями наглухо; впрочем, окна могут быть и распахнуты, тогда ставни тоскливо скрипят от любого порыва ветра, и унылой музыкой своей заставляют шевелиться волосы на голове того дурака, что рискнет пройти мимо. Дверь всегда заперта, а сам дом угрюм и темен, как человек, затаивший злобу и глядящий на тебя искоса. За эту особенность его невзлюбили местные жители – и верно, никому не нравятся злые люди. То, что никто не бывает у дома, только с лихвой прибавляет ему дурной славы. Вот ты сам ни разу там не был?
Кут улыбнулся и кивнул.
- Только однажды. Я не рискнул подойти близко, посмотрел издали, с пригорка, да и отправился восвояси. Понимаете, там пытались все облагородить, конечно, деревья вырубили, дорожку провели… Только все равно, несмотря на усилия, что-то осталось.
- Что осталось?
Кут пожал плечами.
- Не знаю. Что-то неприятное.
- Интересно, куда мы придем? – задумчиво произнес Ромельвик. – Старый дом, заброшенный дом. А может, его и нет уже вовсе, ведь прошло тридцать лет; снесен он, сгорел или рухнул от паводка… стал фантомом, воспоминанием. И двое бродяг идут туда лишь потому, что им негде переночевать, а близится дождь.
И подтверждая его слова, задул холодный ветер, взметя с тротуаров обрывки бумаги и старые листья. Кут задрал голову: небо заволакивалось тучами.
- Долго еще идти? – поежился от ветра Ромельвик.
- Да. Придется пойти весь город, и еще шагать с полчаса, пока не увидим пригорок. А там, посчитай, мы у цели.
III
Дом так же стоял, как и тридцать лет назад, лишь просел он от тяжести, почти коснувшись окнами земли. К крыльцу вплотную подступили густые заросли акаций, но видны еще были стертые следы клумб и ограды; небольшое деревце росло прямо из ступени. За домом стоял заглохший парк с дубами-исполинами, тонкие стволы молоденьких вязов нелепо торчали у самых стен дома. Окна были забраны глухими решетками. Неподалеку Ромельвик заметил солнечные часы с якорем, его шток должен был отбрасывать тень на каменную плиту с цифрами.
Бродяги остановились у часов. Веселость Ромельвика куда-то пропала, он невольно поежился: чем больше смотрел он на заброшенный дом, таращившийся слепыми окнами, тем больше ему казалось, что тот насупился, увидев перед собой незваных гостей. Все быстрее темнело, тучи почти укрыли небо, парк казался громадным черным пятном, и на его фоне, более светлый, выделялся дом; последние лучи света отражались от грязных окон; скоро свет должен был исчезнуть совсем, уступив место ночи.
- Не нравимся мы ему, - пробормотал топтавшийся рядом Кут, словно уловив его мысли. – Зря мы сюда заявились. Может, переночуем в другом месте?
Первым порывом Ромельвика было согласиться со спутником, но тут в его макушку что-то ткнулось – упала тяжелая капля. И он подавил свой порыв. Еще раз взглянул на дом: да, тот был неприветлив, но лишь той неприветливостью, что отличает подобные ему жилища – в брошенных зданиях есть некоторая неправильность, когда по воле человека их заставляют глядеть на мир черными провалами окон. Ромельвик подумал, что он напоминает мертвеца, которого по недосмотру забыли похоронить, но сам не страшнее обычного мертвеца.
- Где переночуем? В лесу? – спросил Ромельвик. – Или ты предлагаешь идти обратно в город? Нет уж, я не собираюсь идти назад.
- Кажется, моряк боялся воров, - продолжал он, разглядывая частые звенья решетки. – Попробуем обойти дом кругом.
Им повезло, едва завернули они за угол, как заметили раскрытый зев подвала.
- Здесь побывали грабители, - спокойным голосом сказал Ромельвик. – И оставили для нас открытую дверь. Вот так всегда можно найти лазейку в любой неприступной крепости; так и здесь – крепость пала и потеряла свое величие. Пошли! – он ступил на лестницу, ведущую вниз.
- Подождите! – он сам не понимал, зачем это сказал.
Ромельвик остановился, его лицо едва различимо белело в темноте. Не дождавшись ответа, он пожал плечами и продолжил спускаться. Куту ничего не осталось, как идти за ним.
В подвале царил совершенный мрак, лишь слабым пятном выделялась распахнутая в ночь дверь. Что-то тихонько прошумело в траве, словно пробежал зверек, простучало по доскам, подбираясь все ближе и ближе к распахнутой двери. Свежесть брызнула на шею Куту – начался ливень. Он повернулся и захлопнул скрипучую дверь, отрезав последний свет, и спустился вниз уже вслепую. С вытянутыми руками, ничего не видя перед собой, лишь слыша где-то рядом дыхание Ромельвика, попытался он сделать шаг и тут же споткнулся обо что-то твердое и упал на колени.
- Ромельвик, - прошептал Кут, морщась и растирая ушибленную ногу. – Где вы?
Никто не ответил ему. Кут опустился на доски; в подвале было сухо. Он повертел головой, вглядываясь во мрак и пытаясь хоть что-то различить, но ничего не увидел, а снаружи припустил сильный ливень и перебил разом все звуки. Он стучал по двери, словно просился внутрь, ворочался зверем в кустах. Кут сидел тихо, пытаясь расслышать дыхание Ромельвика, а раздавался только стук дождя, скрипы и шорохи старого дома. Он невольно стал к ним прислушиваться и вдруг уловил свое имя.
- Кут… - прошептала темнота.
Бродяга поднял голову. Ему не почудилось.
- Кут… - явственно проступило через дождь.
- Ромельвик, это вы? – тихо зашептал он в ответ. – Вы где? Я не вижу ничего.
Долгое молчание в ответ.
- Шох… кош…
Кут пытался понять, что шепчет ему темнота. И вдруг подумал – а что если это шепчет не Ромельвик? Он не знал, куда делся товарищ, прошло время, пока он возился с дверью; возможно, Ромельвик успел уйти вперед и сейчас далеко от него, так далеко, что крикни – он не услышит. А Кут остался наедине с домом и темнотой, и никого больше нет рядом, только он один – и дом, в который он ступил добровольно, как муха в паутину. И точно так дом разделался с Ромельвиком, сжав его в своем объятии, и жаждет сейчас разделаться с Кутом.
Кут задержал дыхание, страшась выдать себя. Больше всего ужасало то, что он совершенно ничего не видел, одну глубокую, как космос, непроницаемость. Он не знал, что впереди и с боков его; ни проблеска света, ничего, куда бы он не смотрел, одна тьма, черная, как бок пантеры. Сжавшись, Кут повалился на доски, подтянул колени к подбородку и зажмурил глаза, боясь шевельнуться, только слушал:
- Кут…, - шепот рос и заполнял душу, и сделался вдруг тонким, как писк комара. Он слушал долго, как вокруг на все лады шептало и постанывало.
IV
Солнечный луч пробился через щель двери и нагло уперся Куту в глаз. Он замычал, повернулся на бок и – проснулся. Кут лежал на сваленных в кучу досках, от неудобного положения тело затекло и стало как деревянное. Кряхтя, он с трудом повернулся, встал на карачки и выпрямился.
Снаружи сияло высокое солнце, подвал наполнился до краев золотой пылью, пляшущей в тонких нитях лучей. Птицы кричали так громко, что даже за закрытой дверью был слышен их неумолчный щебет. В дальнем углу спал Ромельвик, некрасиво открыв рот и часто дыша.
Кут поднялся по лестнице и откинул дверь, открывая взгляду чистое утро; солнце горной рекой хлынуло внутрь подвала. Ромельвик проснулся, потер глаза и зевнул. Лицо его припухло от сна. Он тоже неловко поднялся и отряхнул одежду.
- Я звал тебя в темноте. Но ты промолчал.
- Не услышал, наверно, - соврал Кут. – Дождь был сильный.
- Да, лило хорошо. Я слушал, как жутко стучало по доскам, и думал, что точно будет потоп. Хорошо, что мы не вымокли, - он вышел наружу. – Солнечный день будет. На вот, держи, - Ромельвик разломил вчерашнюю булку и протянул половину Куту.
- Сейчас поедим и пойдем на станцию, - сказал Кут с набитым ртом.
Ромельвик жевал хлеб и рассматривал дом. Сейчас, когда ночь осталась позади, тот больше не казался величавым и сумрачным; жаркое солнце растопило тайну, как лед, и безжалостно обнажило дряхлость старых стен – брошенный дом показался ему морщинистым, выжившим из ума стариком. Казалось, что и дом понял потерю величия, и сжался, смотрел плаксиво мутными окнами. Ромельвик не удержался и захохотал над поверженным врагом.
- Вы чего? – повернулся к нему Кут.
- Смотри! – воскликнул Ромельвик, рукой указывая на черное здание. – Сейчас перед тобой стоит тот, кто долго пугал тебя и других; взгляни на стены, готовые рассыпаться от мощного порыва ветра, на дырявую крышу, на жалкий остов этого жилища. Признаюсь, вчера этот дурацкий дом сумел и меня напугать, когда я спустился в подвал, а ты вдруг захлопнул дверь. Я не видел ни зги, не слышал ничего, кроме проклятого дождя, громко стучащего по доскам; я боялся сделать шаг и сел там, где застала меня темнота. Я позвал тебя, но ты не откликнулся. Тогда мне почудилось, что я остался один, и никого из людей больше нет на земле; я даже поверил в это! Тьма говорила со мной, и ужасна была мысль, что я сам пришел во чрево дома, кишащего привидениями. Я струсил, ожидая, что наказание за мою дерзость последует немедленно, и будет ужасным; я сжимался от страха в предвкушении казни. А что оказалось? Обычный старый дом, ничтожное пугало, доживающее свои последние дни. Другие приходили сюда, мы провели здесь ночь – и ничего, никаких привидений! Тот, кто пугал собою людей, на деле оказался безобидней детского пистолетика! – Ромельвик весело смеялся. Кут ухмыльнулся и почесал немытую голову.
- Может, и дом этот строил не моряк. Обыватели увидели якорь и решили, что здесь замешано море, которого они боятся; может, он принадлежал торговцу солью, искавшему уединения. Так и случается на деле: слухи преувеличиваются, тайны превращаются в смех, в пшик. Нет уж, теперь я разозлился и не уйду отсюда, пока не залезу в твое нутро. Ты уже доел? – обратился он к Куту. - Пойдем, дружище, поищем что-то хорошее, что не успели украсть до нас.
Ромельвик нырнул в подвал, и за ним - Кут.
V
Из подвала другая лестница вела наверх, в кухню, и дверь ее тоже была настежь распахнута. Ромельвик и Кут осторожно (доски прогнили и страшно гнулись под их ногами) шли вперед, через темную кухню, где Ромельвик, сказав: "Сгодится", прихватил с плиты медный чайник. Они шли по длинному коридору с рядами дверей, и каждая дверь вела в комнату. В воздухе висела стылая сырость, пахло нестерпимо мышами и плесенью; обои отваливались от стен и устлали дощатый пол. Бродяги заглядывали в каждую комнату, отмечая везде ту же сырость и плесень, пятна которой густо цвели на стенах, диванах, гардинах, на книжных шкафах, доверху забитых распухшими томами. Раз Кут вытащил книгу, она расползлась под его пальцами, оставив на них неприятный запах и ощущение осклизлости. Он вытер ладонь о штаны. Ромельвик поморщился:
- Ничего нет хорошего, ничего нельзя забрать с собой. Все давно сгнило или вымокло насквозь, все пахнет тленом.
Комнаты были едва освещены, но даже в скудном свете они видели, какой страшный беспорядок царит в них: дверцы шкафов были распахнуты, и их содержимое грудой вывалено на пол – тряпки, бумаги, разбитые тарелки, безделушки. Каждая комната походила одна на другую, различаясь лишь цветом обоев и обстановкой. Они проходили их, заглядывали внутрь, заходили, скользя глазами по морским картам, вставленным в рамы, по книгам, по полкам; поддевали ногою валявшиеся вещи и шли дальше, стремясь оглядеть весть дом. Ромельвик преисполнился равнодушия – дом вновь обманул его, явив сгнившую свою изнанку, где он не мог ничем поживиться.
Осталась последняя комната, Ромельвик распахнул ногой дверь, шагнул – и вдруг закричал.
- Смотри! Смотри! – тыкал он рукой в глубину комнаты, встав на пороге. – Боже ты мой!
Кут бросился к нему.
VI
Последняя комната ничем не отличалась от прочих, такая же грязная, тусклая, мокрая, с просевшим потолком, грозящим скоро рухнуть, с грудой никчемного мусора, но взгляды их скрестились лишь в одном месте, у окна. Там, спокойный и строгий, лежал диковинный зверь, подняв навстречу бродягам гордую голову с человечьим лицом; венец охватывал кудри прически, и в нем сверкал зеленым огнем громадный камень. Толстые львиные лапы покоились на обшарпанных досках.
- Это же сфинкс, - прошептал замерший Ромельвик, и вдруг, суетливо сорвавшись с места, впрыгнул в комнату. – Кут! Дружище ты мой! Смотри, что нашли мы с тобой!
Он обнял Кута, сильно хлопнув его по спине, оставил, захохотал, снова полез обниматься.
- Кут, черт побери! Кут! Ты только взгляни, это же сфинкс. Золотой сфинкс, клянусь своим прошлым, - Ромельвик быстро потер голову статуи, постучал по ней. – Золото, да, старое и грязное, но – золото. Боже ты мой, как же он сохранился? Как за столько лет никто не нашел его?
Глядя в прелестное и юное лицо зверя, Кут удивился – какому богу пришло в голову спаять вместе хрупкую девушку и свирепого льва? Чья фантазия соединила в одном существе три столь несхожих создания, явив ему идеальную красоту? Он обошел вкруг статуи, потрогал пальцами мощный гладкий бок, спрятавший под шкурой стальные мышцы, взглянул на лапы, одним ударом способные свалить быка. Казалось, что от шкуры цвета вечернего солнца лучами исходит сияние и освещает комнату, делая ее особенной; что это сияние и его пронзает насквозь, оставляя в горле трепещущий ком. Может, ему не казалось, а так и было на самом деле, и Ромельвик тоже чувствовал схожее: он стоял на коленях перед зверем, преклоненный его красотой. Нет, через мгновение Кут понял свою ошибку – Ромельвик вытащил перочинный нож и пытался сковырнуть зеленый камень.
- Не поддается, - вполголоса прошептал он. Кут возмутился: даже его огрубелой душе показались святотатством действия товарища. Но вмешаться он не успел – Ромельвик встал и спрятал нож.
- Ну и ладно. Кут, нельзя оставлять здесь сфинкса, за нами могут придти другие и украсть его. Я не знаю, как он провел здесь столько лет, но знаю только одно – мы его нашли, и нам отныне он принадлежит.
Ромельвик нагнулся и, поднатужившись, попытался двинуть статую с места.
- Тяжелый какой, - сипло сказал он. – Далеко мы его не унесем, да и в город я с ним соваться не хочу; перепрячем пока в другом месте, в лесу, а позже вернемся и заберем. Давай, Кут, найди веревку в этом чертовом доме… Ты хоть знаешь, сколько стоит сфинкс?
Кут не знал.
- Много, очень много, нам с тобой хватит. Наверно, бывший хозяин дома был все же моряком, и где-то отыскал статую, привез сюда. Понятно теперь, почему он выстроил дом вдали от всех, а на окна предусмотрительно вставил толстые решетки. Не знаю, куда он делся и почему бросил такую игрушку, но я ему благодарен и даже выпью стаканчик за то, чтобы в аду его не слишком мучили, - Ромельвик улыбался. – Давай, Кут, найди веревку!
Кут, заразившись радостной суетливостью товарища, забыв про сгнившие доски, промчался по комнатам, где они уже были, ворвался на кухню, открыл наугад несколько ящиков и ничего не обнаружил. Постоял немного, что-то соображая, затем сдернул занавеску и скрутил ее в жгут.
- Сойдет! – он спешно вернулся в комнату со сфинксом и увидел, что Ромельвик вновь стоит на коленях перед статуей и смотрит пронзительно в равнодушные, словно время, глаза. Кут что-то хотел сказать, может, взять Ромельвика за плечо, мысль уже родилась в его мозгу, но потухла, не вырвавшись на волю. Тяжело, так, что отдались гулом доски, грохнулся он на колени и застыл так. Сознанием еще он слышал быстрый шепот Ромельвика, но поделать уже ничего не мог.
- …Хозяин твой был моряком… Где он нашел чудовище? Прельстившись золотом тела, влюбившись в твое лицо, привез он тебя в холодную свою родину; выстроил дом и охранял ревностней евнуха. Он один хотел быть твоим любовником, один желал любоваться прелестью твоего юного лица. Он искал для тебя лучшего места, чтобы ты, Сфинкс, могла показать свою красоту… Солнце светило в окно, и нестерпимо нагрело жаром твой бок, заставив проснуться… он не сумел угадать... как и другие, кто приходил сюда.
Прости меня. Пощади меня. Я уйду навсегда и забуду дорогу. Молю тебя, Сфинкс, не размыкай золотых своих губ – твои загадки не для людей. Я – человек, а ты помнишь юность вселенной. Пощади, умоляю… тебя…