Когда в маленьком поселке случаются странные и страшные происшествия, они производят в умах обывателей эффект, сравнимый с камнем, брошенным в стоячее болото: только на минуту поднимутся волны и пойдут круги, и плеснут на берег; но очень скоро всё придет в прежнее состояние. И жизнь потечет как ни бывало, изредка прерываемая воспоминаниями – как сухая ряска на берегу напомнит о волне.
Когда в маленьком поселке найдется тот, кто добровольно себя ослепил и оглушил, его соседи и сожители начнут искать причину такого поступка. В душе им и страшно, и любопытно, что водит руками человека, когда он совершает необъяснимое.
Наше зрение и слух входят в пять основных чувств восприятия мира; добровольно отказаться от них – всё одно что частично умереть. Кто в твердом уме отречется от возможности видеть и слышать мир?
Подобный отказ – одно из состояний нарушения правильной работы ума. Вот то, что понятно любому человеку.
Для меня давно стало понятным, что баланс разума может нарушаться в любую сторону; одно состояние – это оскудение ума, его недоразвитость, когда человек более похож на животное, движимое инстинктами так же, как и умом. Ум спит, его обволакивает дурманное облако, гасящее любое движение, способное привести к пробуждению. В таком состоянии находятся те, кто в силу обстоятельств (связанных, к примеру, со средой обитания) не сумел развить в себе познание, и кто до конца жизни будет так пребывать, если только что-то мощное извне не сумеет рассеять дурман. Другое состояние – это тяга сильнее развить разум, и если тяга уходит за определенный предел, тогда многое из того, из чего человек состоит, начинает мешать. Гиря, прицепленная на ногу, позволяет ходить, но мешает.
Кто-то, попробовав водки, непреодолимо к ней тянется; младенцы рождаются без страсти к ней, добровольно они приобретают привычку. Кого-то губит излишек водки, кого-то – излишек ума. У обычного человека в мозгу стоят препоны, запрещающие ему получить ума больше, чем это станет опасным. Эрудированность заменяет ему усилия при рассуждениях.
Излишняя, неподконтрольная тяга разума к развитию опасна, и пример – ослепивший себя человек. Добровольно лишив себя зрения и слуха, он отказался от двух помех, мешающих ему развиваться дальше; он перестал общаться с людьми, потому что взял от них достаточно, чтобы понять, но дальнейшее общение его только отвлекало. Это сумасшествие, но высшее, выраженное в непрерывной склонности разума думать и понимать. Он отказался от двух чувств, могущих повлиять на его рассуждения и склонить к ошибке. Его отказ эгоистичен, но необходим.

**
Я неправильно пишу сюда, мой дневник; нужно преподносить вначале сухие факты статистики и предлагать понять, что они означают. Вот факты: в некоем поселке, где я имею честь проживать, в ночь на субботу человек, оставшись один на всю ночь, добровольно лишился зрения и слуха. То есть совершил довольно странные поступки, надевшие окровавленную повязку ему на голову и внесшие поутру сумятицу в умы сородичей. Прожив на свете до сорока лет, он не был замечен в помешательстве; наоборот, вел тихую, почти незаметную жизнь – ведь его и не замечали, пока он не занялся членовредительством. Это факты, но всему есть объяснения, и логику сумасшедшего может понять здравый человек. Мое понимание – кровь впитается в землю и исчезнет, и останется долгожданное состояние покоя и тишины. Он оставил себе язык, которым может общаться с другими, и который подвластен ему целиком, и убрал то, над чем не имел власти. Его разум слишком полон, и плотина уже не может сдержать полноту; его тяга к пониманию так сильна, что потеря двух чувств воспринимается не ущербом, а очищением. В полной тишине, в полной темноте, не отвлекаясь на суету, его разум получит все права на развитие себя.
Если такое объяснение непонятно – найдите свое. «Это сумасшествие!» - да, высшее сумасшествие, эгоистичное отречение от того, что составляет смысл многих жизней – повседневная суета. Просто сказать о сумасшествии, не пытаясь понять его – достойно кролика, не человека. Понять, что передо мной прошел пример разума, стремящегося к чистоте – значит, признать свою неполноценность, и наличие преграды в собственном уме, не позволяющей чистоты достичь. И дело не в том, что я должен бежать и тут же ослеплять себя; дело в том, что суета пока наполняет мою жизнь сверх меры, и принижает, и угасает мой ум. Хоть я и кажусь себе умным, но леность при попытках думать может подсказать обратное, а тривиальность мыслей скажет о том, что я наполнен чужими мыслями, выдавая их за свои. Слух и зрение – это и есть интуитивно нащупанная преграда к познанию; получив всё, что можно было, и отказавшись от них, он вступил на какой-то новый, непонятный, страшный путь чистого рассуждения, обремененного только памятью, но больше не подвластного влиянию извне. По истечении времени он заговорит, и тогда можно прислушаться, что он скажет, поскольку говорить он будет за себя и за нас.