Почему неправильно? Кто установил, что все чувства нам важны? Даже лишившись одного или всех разом, мы не умираем,и продолжаем жить как люди.
Но мой вопрос и мое наблюдение [шпионство] за слепым продиктованы прежде всего эгоистичным желанием разобраться самому, и вывести теорию его слепоты, и доказать, и уверовать - и своей верой заразить другого, хотя бы одного человека. Мне в руки снова попались хорошие книги Л. Андреева; читая его, я наконец стал четко видеть нить хорошего повествования. И раньше понимание было во мне, в моем уме, потому что, если бы оно там не находилось - я бы его не развил, не усилил, но только в последний год оно начинает набирать силу. Мне представляется сейчас, что мой ум спал много лет.
Теперь я проснулся. Я по очереди пережил то, что переживает любой автор и любой графоман; меня трясло временами от потока чувств и лишало сна, я испытал все ощущения от понимания мира - возможно, они схожи с ощущениями человека, которого в зрелом возрасте посадили в острог, и он провел там 30 лет. Он не забыл ни запаха леса, ни той прозрачной и глубокой чистоты воздуха, которая бывает только серединой весной, когда снег сойдет, но лиистьев еще нет. Он помнит ту пронзительную бездну воздуха между небом и землей; его все вдыхают и никто не забывает. Но тридцать лет он был лишен этого в своей тюрьме.
А потом, серединной весной, его выпустили из душного и низкого каменного мешка, выпустили на улицу. И бывшему узнику нужно время, чтобы все вспомнить - и всё ж его счастье полнее счастья вольного человека. Он вспоминает - и понимает, какую ценность имеет отнятое на тридцать лет.
Я понимаю. Процесс начался сам, как брожение вина, теперь его не остановить. Вы. может. спите - но я проснулся. Я вижу вещь и хочу угадать, что это за вещь; я - повзрослел, мне не нужны подсказки и правила, говорящие. что эта вещь есть то-то и то-то. Я сам должен вывести для себя ее сущность. Вот потому я не могу примириться с объяснением, что начало слепоте положила банальная пьянка; я хочу верить, что человеческий мозг в своем развитии пытается достигнуть недостижимых пределов. Не все люди перейдут Рубикон; может, я шпионю за перешедшим, не знаю, пока не понимаю этого. Но его действия, та сторона мира, на которую он ступил, и зайти на которую добровольно согласится не каждый - она манит меня своими тайнами. В чужой слепоте я хочу найти отгадку мира. Тогда я смогу рассказать о ней и другим; сейчас же во мне мирриады слов, но, едва я открываю рот, как они пропадают непонятно куда - и разадется какой-то жалкий писк, а не речь.
Вот как многие люди живут, как и я, впрочем, и вы, тетушка? Есть у нас то, что зовем жизнью и сами наполнили: надо - идем на работу, потом - домой, в семью. Захотелось чего-то занятного - книга, кино, магазин, аттракцион. Захотелось интересного - споры, рассуждения, домыслы. И годами так. Есть, как очерченный круг, нечто, что зовем своей жизнью, и за грань этого круга не заглянем. Из всей толпы, людской несмети, из всех миллиардов только сотня поднимется и перейдет черту, дальше пойдет. Только эта сотня, как ломовая лошадь, двинет вперед телегу-человечество. Лучшие умы - они, лучшие руки - они, чистейший разум - у них; для них жизнь как поле, а для других - круг. Они - куда хочешь иди, а у других - граница. И когда я увидел, угадал, понял высоту, на которую может уйти разум человека - я позавидовал им самой черной завистью. Они - вольные, я - в вольере своего ума. Я хочу к ним. Как щедринский баран, почувствал волю, но не получил ее