Во всем лукавец и паяц
После случая на реке Бернд заболел; он не мог объяснить возбуждения, не отпустившего и тогда, когда всё давно закончилось. Он знал, что - как прежде - река спокойна и черна, но вид выметнувшегося из водяного столба коня отметал рассудок, подавлял разум, и при воспоминании Бернд начинал дрожать телом. В такие минуты он не был властен над собой.
Сильное возбуждение изнуряет человека, но без внешней подпитки постепенно слабеет и слабеет. Его можно сравнить с костром, в который подбросили охапку смоляных сучьев; пламя ударило в небо, забушевало, и через минуту – повалилось к земле. То же было и с Берндом: час спустя после видения он вел себя как умалишенный, день спустя его взбудораженность достигла пика и медленно начинала затухать. Через пять дней он стал таким, как раньше.
Впрочем, изменения остались – рубцами в памяти; слишком сильно оказалось потрясение. Невозможно увидеть коня Посейдона и остаться прежним, человеческий разум мощно отталкивает саму попытку понять, что конь этот есть на свете - Бернд изменился, но так, что об этом не догадалось множество его товарищей. В тот день, когда пламя погасло, он понял, что остались угли и пепел.
Мир вокруг него сменился; другого названия тому, что творилось с ним, Бернд не смог найти. Он мысленно сравнивал себя с человеком, рассматривающим скучным взором картину, и которому тыкают время от времени: смотри, вот хорошо! Тогда он тоже видел, что и правду хорошо, что изгиб плавный, а линия дивная. Только строгий и добрый его товарищ находился не извне, а внутри него; он смотрел на мир, а кто-то невидимый толкал: смотри, эта вещь вовсе не такая, какою ты видишь её!
Бернд не знал, чувствуют то же его друзья, он мог сказать с точностью лишь одно – раньше с ним не бывало такого, он не замечал второй сути вещей, он не чувствовал и не понимал, что перед ним. Природой ему было дано достаточно чувств для того, чтобы жить внешне; он давно повзрослел и даже состарился, но только невиданный конь сумел толкнуть маятник внутренней жизни.
Он подозревал почти до уверенности, что многие из тех, кто его окружает, ничего этого не чувствуют и все еще спят; если бы он спросил напрямую, большинство их – из зависти, по упрямству или тоскливому стремлению к лучшему – ответили бы утвердительно на вопрос. Но он не замечал в них доказательств этой внутренней чуткости.
Сам Бернд везде открывал для себя признаки изменений, и особенно остро проявлялись они в том, что он читал. Многие книги, проглатываемые раньше с одобрением, стали невыносимы разлитой по строчкам пошлостью, глупостью или обманом; он читал и видел попытки автора искромсать шаблон и что-то выкроить. Он слушал других и удивлялся, как раньше не познавал сути их разговоров; даже такая невинная забава, как перечисление собеседником прочитанных книг открывала ему чужое упоение знаменитыми именами и скрытое хвастовство; в лицо ему словно твердили – погляди, каких людей я читаю! Однако Бернд уже видел, что мало твердить: «Я знаю Сартра», и слова собеседника отталкивались от него, не оставляя следов.
Сильное возбуждение изнуряет человека, но без внешней подпитки постепенно слабеет и слабеет. Его можно сравнить с костром, в который подбросили охапку смоляных сучьев; пламя ударило в небо, забушевало, и через минуту – повалилось к земле. То же было и с Берндом: час спустя после видения он вел себя как умалишенный, день спустя его взбудораженность достигла пика и медленно начинала затухать. Через пять дней он стал таким, как раньше.
Впрочем, изменения остались – рубцами в памяти; слишком сильно оказалось потрясение. Невозможно увидеть коня Посейдона и остаться прежним, человеческий разум мощно отталкивает саму попытку понять, что конь этот есть на свете - Бернд изменился, но так, что об этом не догадалось множество его товарищей. В тот день, когда пламя погасло, он понял, что остались угли и пепел.
Мир вокруг него сменился; другого названия тому, что творилось с ним, Бернд не смог найти. Он мысленно сравнивал себя с человеком, рассматривающим скучным взором картину, и которому тыкают время от времени: смотри, вот хорошо! Тогда он тоже видел, что и правду хорошо, что изгиб плавный, а линия дивная. Только строгий и добрый его товарищ находился не извне, а внутри него; он смотрел на мир, а кто-то невидимый толкал: смотри, эта вещь вовсе не такая, какою ты видишь её!
Бернд не знал, чувствуют то же его друзья, он мог сказать с точностью лишь одно – раньше с ним не бывало такого, он не замечал второй сути вещей, он не чувствовал и не понимал, что перед ним. Природой ему было дано достаточно чувств для того, чтобы жить внешне; он давно повзрослел и даже состарился, но только невиданный конь сумел толкнуть маятник внутренней жизни.
Он подозревал почти до уверенности, что многие из тех, кто его окружает, ничего этого не чувствуют и все еще спят; если бы он спросил напрямую, большинство их – из зависти, по упрямству или тоскливому стремлению к лучшему – ответили бы утвердительно на вопрос. Но он не замечал в них доказательств этой внутренней чуткости.
Сам Бернд везде открывал для себя признаки изменений, и особенно остро проявлялись они в том, что он читал. Многие книги, проглатываемые раньше с одобрением, стали невыносимы разлитой по строчкам пошлостью, глупостью или обманом; он читал и видел попытки автора искромсать шаблон и что-то выкроить. Он слушал других и удивлялся, как раньше не познавал сути их разговоров; даже такая невинная забава, как перечисление собеседником прочитанных книг открывала ему чужое упоение знаменитыми именами и скрытое хвастовство; в лицо ему словно твердили – погляди, каких людей я читаю! Однако Бернд уже видел, что мало твердить: «Я знаю Сартра», и слова собеседника отталкивались от него, не оставляя следов.
-
-
08.05.2009 в 23:57-
-
09.05.2009 в 00:32-
-
09.05.2009 в 01:08-
-
09.05.2009 в 08:19когда-нибудь я твоими словами тыкну одному товарищу в мордочку, потому как у самой запас скудный...
-
-
09.05.2009 в 08:20вот так каламбуристо
и не обижайся на меня...
-
-
09.05.2009 в 09:25-
-
10.05.2009 в 00:32-
-
11.05.2009 в 03:00Поздравляю)
-
-
14.05.2009 в 23:39Может, я упустила что-то важное, но:
Бернд ведь возчик? С телегой, мерином Хоком, мешками и давно знакомой дорогой от станции. А вдруг получается, что он много читал – проглатывал книги и имел некоторое кол-во читающих знакомых (там «собеседники», мн.ч.), в том числе и таких, которые страдали привычкой козырять именами (а это случается, всё-таки, в опред. кругу).
Короче, сопрячь рассказ о гибели мерина (из первого куска рассказа) с фамилией Сартра... как-то не очень.
(Еще раз прошу прощения, если у проглядела какой-то фрагмент)
-
-
18.05.2009 в 20:16Ага, важное Вы точно упустили. После рассказа я заболел (невозможно увидеть водяного коня и остаться таким, как был до него) и попытался разобраться в своей болезни, коей Бернд явился причиной; никогда раньше я не замечал за собой столь острой чувствительности.