Время чудес

[Черный*]

- Любо, братцы, любо… - вытягивает песню высокий мальчишеский голос. И подхватывают припев десятки других голосов, грубых и тонких:
- Любо, братцы, жить!
Ай, любо! Время наше молодое, хмельное, быстрое, как запаленный вдох. Прожить бы в полную силу, пока не закончилось оно, так прожить, чтобы в старости самому дивиться. Недолгое время, и, хотя Ленька Пантелеев еще смирный ходит по улицам, а мы, его предтеча, горланя казацкую песню, мчимся по лесу, и ветви как плети хлещут конские крупы - но почти каждый из нас чует: недолго осталось так мчаться и песни орать. Еще немного, и встрепенется новая власть, и покажет зубы свои, как яростный волк. Сейчас они заняты другим, они вцепились в захваченную власть, пытаясь в ней удержаться, но очень скоро, войдя в силу, возьмутся за нас. Мы никому не нужны, ни тем, кто ушел, ни тем, кто занял их место; нас породило странное время безвластия. Оно наполнило нас невиданной силой и выпустило в мир, страшась выкормыша своего; но, как короток век безвластия, так же коротка и жизнь его детищ. Скоро по нашим пятам помчатся стражи нового режима, потому что тем, кто пришел, позарез нужно спокойствие.
А песня между тем льется в утреннем воздухе, задорная, веселящая сердце.
- Ой, любо, братцы, жить!
С нашим атаманом
Не приходится тужить.
Тот, кого мы зовем атаманом, едет впереди невеселый: матерый волк, он лучше других слышит приближение бури, и, хоть песня наша льстит ему, но не в силах разогнать сердечную тоску от предчувствия. Что ж ты хмуришься, атаман? Мы как мыши сидели при старом режиме и затихаримся при новом, но сейчас время нашей славы. Так пей его вдосталь, допьяна, а горевать по вольнице будешь потом.

Тиха и сонлива деревенька, полуденное солнце бьет в землю лучами, от зноя вянет на деревьях лист. Самозабвенно гребутся в пыли куры; закрыв глаза и вывалив жаркие языки, прячутся в тени собаки. Взрослых в деревне нет почти, если не считать стариков, другие давно работают в поле, остались только дети. Они играют на дороге и не знают, что из леса сейчас выплеснется на них лавина черных всадников.
И сонный воздух деревни взорвался гиканьем, визгом и улюлюканьем. Бешеные кони, выпучив глаза, вырвались из деревьев и помчались вперед. «Чьи вы?» - лишь успела пискнуть птица на дереве. Ничьи, птичка-невеличка, они как волки, и законы им писаны волчьи; ничьей власти не признают, кроме атаманской.
Играющие дети порскнули в разные стороны, словно вспугнутые воробьи. Первые лошади уже поравнялись с ними; одна девчонка, которой мать строго наказала смотреть за братом, первой бросилась бежать, забыв подхватить младенца. Она обернулась, но было уж поздно: там, где в пыли лежали камешки-бабки, замелькали конские копыта. Не со зла смял ребенка всадник, сам еще безусый мальчишка, а лишь не заметив его в угарной радости скачки.
И начался содом. Они рассыпались по дворам, врывались в дома, ошалев от собственной силы и безнаказанности, грозили оружием старикам. Во дворах стоял визг и грохот – ловили свиней и кур, палили в захлебнувшихся лаем собак. В домах перерывали все, что могли, поднимая крышки у сундуков и бесцеремонно залезая в них, вытаскивали наружу спрятанное, выставляли напоказ тайное. Можно было наблюдать чудеса, когда золототканое, от других хоронимое покрывало валялось под ногами лошадей.
Дряхлая старушка со слезами смотрела, как дорогое кружево втаптывают в пыль. На нее разбойники обращали внимания не больше, чем на бездушную вещь, и беззлобно оттолкнули с дороги, спеша пройти. Сморщенные губы что-то тихо шептали, а в глазах застывали слезы.
Ох, страшно так жить… Время дикое, необузданное; над тобою насилие творят, а ты пикнуть не смеешь, чтобы вместе с добром и живота не лишиться. И караул кричать некому, нет больше власти, старый урядник сгинул, а нового не дали. И стоишь ты одна, как сосна в поле: подходит, кто хочет, делает, что вздумается, и некому жаловаться, некому взывать о справедливости. О таком ли ты думала? Ты хотела старость свою встретить в тихом доме, среди родни; ты одна знаешь, что за окладом припрятаны николаевки. Всю жизнь ты копила, чтобы в конце её хоть поесть досыта. Знала ли ты, что вмиг сгинет всё?

Когда прибежали те, кто работал в поле, их встретили выстрелами из винтовок и наганов, но для устрашения стреляли разбойники, а не для убийства. Погром продолжался, ворошили и тащили всё, что могли, кучами сваливая в телеги, вскрывали погреба, разоряли амбары. Гогот и крики стояли над деревней, кто-то, напившись, затянул свою песню, кто-то палил по деревьям. Веселье кружило голову, вино гуляло в крови, добро тянуло руки; всего хотелось попробовать. А когда дело до женщин дошло, и кровь пролилась на землю. Не могли они так, чтобы – на глазах у всех! Вопили, царапались, визжали, дрались, как львицы. Не выдержало сердце у парня одного, подскочил он с поленом и принялся дубасить, щедро раздавая всем удары – и остался лежать на земле с простеленной грудью.
Но скоро крикнул атаман, заставив людей своих собираться. Не желал старый волк оставаться в деревне, что-то он чуял, а, может, просто уйти хотелось и в тиши, как на лежбище, насладиться добычей. Его крик остудил горячие головы, выгнал кровавый хмель; умолкли выстрелы, затих грабёж; взвалили на возы последнюю добычу, вдели ногу в стремя, и, сев на коней, тронулись прочь от разорённой деревни.

Странное время густо пронзают чудеса. Когда утих топот вдали, можно было перевести дух и собрать то, что не смогли увезти. Всюду слышались крики и женский плач. И тогда увидели люди чудо, что никогда больше нельзя увидеть, как только в час беззакония – старое дуплистое дерево посреди деревни истекало кровью. Похваляясь, грабители в ствол всадили с десяток пуль, и раны на дереве раскрылись и текли влагою, как человечье тело. Она медью краснела на солнце, густыми каплями падая в песок. Те, кто увидели это, замерли от неожиданности – словно давно мертвое дерево стало живым и испытывало страдания те же, что и они. К исходящим кровью ранам хотелось притронуться, как к мироточащей иконе; наконец, кто-то догадался заглянуть в широкое дупло.
- Это, кажется, Настёхин сын… - прошептал заглянувший. А недалеко сама Настёха искала, звала сыночка, не зная еще о кровоточащем дереве.
Быстрее бы закончилось это время, богатое на чудеса. Все жители деревни кричали внутри своих душ: «Перестань уже! Хватит!». А ветер еще доносил едва слышную песню скрывшихся всадников
- Ой, любо, братцы, жить!

@темы: Рассказ