Фасад дома был мне знаком, как собственная ладонь; дважды и четырежды за день я шел мимо него, и знал, что кованая балясина перил слегка выгнулась, а камень угла украсился шрамами сколов. Снаружи я знал старый дом, но внутри никогда не был, и лишь случайное знакомство с его хозяином открыло мне дверь в особняк.
В один из туманных дней, когда вытянешь руку и не увидишь кончиков пальцев, я шел по тротуару домой, скорее угадывая чутьем, что прохожу мимо старинного дома, чем видя его воочию. Туман подло обманывает прохожих и ворует пространство; огибая окованное крыльцо с перилами, я едва не ударился телом в другого человека, и лишь в последний момент успел заметить движение на фоне плотной темноты крыльца и резко остановился. Это был хозяин дома, он спускался по ступеням на улицу, и тоже увидел меня и замер, испугавшись внезапности появления другого человека.
Хотя туман был виновен в том, что мы с незнакомцем стояли так близко друг к другу, что нарушили приличия, однако я опустил глаза и сказал, признавая оплошность:
- Извините.
- И вы уж меня простите, - раздался в ответ его голос, неожиданно сильный. – Проклятая погода, я ни черта не вижу.
читать дальшеОн порылся в кармане, достал зажигалку и высек огонь. Я поднял голову и посмотрел на своего визави. Конечно, извинившись, мне стоило идти дальше, но только его лицо заставило меня остаться на месте, а близость расстояния и сильный огонь, не заглушаемый ветром, позволили хорошо его разглядеть: черты хозяина дома показались мне настолько знакомыми, словно передо мной сейчас стоял мой товарищ или сослуживец. Я давно знал эти глаза, нос с горбинкой, темные брови и бледные щеки, знал манеру в минуту сильного смущения подносить два пальца к полям шляпы, словно раздумывая, снять ее или нет. Знал фигуру, облаченную в темное пальто из дорогой ткани. Я всё это знал, но не мог припомнить, когда и где видел. Похоже, что и хозяин дома испытал те же чувства, поскольку воззрился на меня и с минуту разглядывал пристально, не смущаясь.
- Вы мне кажетесь удивительно знакомым, - наконец, он нарушил молчание.
- Вы мне тоже, - ответил я. – Только никак не вспомню, где мы встречались.
- Может быть?.. – и он назвал несколько мест, далеких отсюда, но я отрицательно помотал головой: вот уже двадцать пять лет я никуда не выезжал из своего города.
Он опустил руку и погасил пламя.
- Странно… я приехал два дня назад, - темнота не позволила мне разглядеть его лицо, но в голосе виделись задумчивость и пытливость. – Но я точно вас где-то видел! Может, на стекле? Знаете что, я сейчас тороплюсь, к сожалению… именно сейчас, да, тороплюсь. Неотложное дело. Приходите ко мне, я хочу угадать, как так вышло, что мы знаем друг друга и не помним этого. Пожалуйста, когда будет много времени, приходите обязательно, я всегда дома, дайте мне слово, что придете. Я хочу знать.
Он попросил, и я дал свое слово в ответ на его «обязательно». Правда и то, что я не сразу воспользовался данным словом, а прождал некоторое время, две-три недели; но однажды, когда солнце било в землю, как в бубен, я решил навестить знакомого незнакомца. Памятуя о том, что меня ждут, я выбрал время, когда тени стали короткими, и впервые поднялся по ступеням. Справа от двери белела кнопка звонка, я нажал на нее. «Дин-дон! Дин-дон!» – пропел звонок, и послышался голос из-за двери:
- Проходите, открыто! Проходите, открыто!
Я толкнул незапертую дверь и очутился в холле. Он был громадным, как поле, и темным, как сумерки. В воздухе вились холод и свежесть, словно перед моим приходом шел короткий дождь, и каменные плиты блестели от влаги, отражая тени. Несмотря на то, что кто-то меня позвал с улицы, холл оказался совершенно пустым.
- Здравствуйте, - повысив голос, сказал я пустоте. – Это я, вы меня помните? Мы встречались в тумане.
Точно я обращался к темноте, к холлу, к дому и ждал, что они мне ответят. То, что хозяин спрятался, меня немного смутило.
- Да-да-да, - дробный смешок и веселье в голосе невидимого собеседника. – Помню, конечно. Отлично, что вы пришли, прошу, проходите, не стойте у входа.
И я пошел, через дождь и пустоту, окунаясь в запахи старинного дома. Витые лестницы вбегали вверх и терялись на следующем этаже, я шел мимо них, по отполированному, словно мокрому паркету.
- Дальше, прошу вас, еще немного… - звал голос, а комнаты, через которые я ступал, тянулись анфиладой; я открывал двери за дверьми, но в каждой из них находил одну пустоту.
- Дальше, - звал меня голос хозяина, и я открывал следующие двери.
Хозяин дома невидимо присутствовал рядом, но пустота и одиночество были так же привычны дому, как стены и крыша; без них он бы рухнул. И когда замолк зовущий голос, я вздохнул с благодарностью: правильным было идти в полной тишине. Идти вперед и открывать двери.
А когда я зашел в библиотеку, то остановился. Библиотека тянулась вверх, через все три этажа дома, до самой крыши. По стенам расположилось множество шкафов с тысячами книг. Каждый шкаф был сделан из крепкого прозрачного стекла, и плотно заставлен томами; из стекла такого крепкого, что выдерживал толстые книги, и такого прозрачного, что я со своего места мог видеть тисненные золотом названия на корешках. И на втором этаже библиотеки, куда вела деревянная лестница, тоже стояли стеклянные шкафы. Я подошел к ближайшему шкафу и открыл его. Переплет книг составляли кожа, дерево, пальмовые листья и ткань; каждая книга отличалась от предыдущей; но я не увидел книг, напечатанных в типографии. На стеклянных полках стояли подобранные по росту тома, вручную обтянутые кожей, тканью и травой, но все они, так несхожие обликом, всё равно напомнили мне орнамент восточного ковра.
- Их делала одна рука, - прошептал я. – Один мастер трудился над ними; ничего удивительного, что они, множественные разности, так схожи между собой в совокупности. Лишь подлинный творец умеет создавать абсолютные разности.
Протянув руку, я достал одну книгу и раскрыл ее. Старые, пожелтевшие листы были испещрены написанными пером буквами. Я достал вторую книгу, третью, четвертую: от корки до корки мелкими красивыми строчками их заполнила рука человека. В шкафу не оказалось ни одной книги, напечатанной с помощью машины, только чернила и перо стали единственными помощниками неведомого умельца.
Строчки читались легко, словно были сделаны моим почерком (хотя я никогда не ставил завитки у букв «д» и «б»); я понял, что вижу рассказы, написанным либо книжным мастером, либо хозяином дома, если только он сам не переплетал заодно и книги. Прочитав немного сочиненное (совсем чуть-чуть, и оно оказалось мне незнакомым), я увидел еще одну забавность: каждому рассказу была отведена всего одна книга, и их ширина и размер напрямую зависели от тысяч букв, втиснутых между двумя корками. И обложка перекликалась со своим содержанием: если в рассказе речь шла о путешественнике, то книга была обтянута стертым и поцарапанным шевро; обклеенные тканью уголки истрепались, а латунная пряжка замка имела жалкий вид от многочисленных царапин. То есть книга как будто долго лежала в багаже путешественника, и была извлекаема им на вечерней стоянке. Если же в рассказе говорилось о красавице на балу, то тончайшее венецианское кружево украшало обложку и отвлекало взор от богато расшитой ткани форзацев, а жемчужины на застежке скользили под пальцами. И каждый том в шкафу нес на обложке клеймо содержания, как каторжник носит на лице клеймо своих преступлений, и с первого взгляда становилось ясно, что он прячет внутри. Я понял, что один человек и делал обложки, и исписал пером страницы, с такой тщательностью всё было выверено и запечатлено друг на друге, и перекликалось друг с другом. Один человек сорвал с книг печати таинства и невинности.
Глядя на эти тома, стоящие обнаженными перед моим взором, как красавицы на невольничьем рынке, я снова уловил момент, наполнивший мой рот горькой слюной: обложки книг неуловимо сходились друг с другом орнаментом ковра. Они были одновременно разными и одинаковыми. И, поняв это, я бросил на пол том, который раскрытым держал в руках, я не стал читать его дальше, тем более отринул мысль прочесть остальные книги: не захотел сознавать, что сюжеты их схожи между собой. Лишь подлинный творец умеет создавать абсолютные разности; копирует раз за разом творение тот, чей талант ограничен. И все те тысячи книг, которые я видел перед собой, книг в стеклянных шкафах, заполонивших библиотеку – все они могли оказаться различными вариациями одного громадного сюжета. У тысячи блюд мог оказаться один вкус.
Я ушел из библиотеки. Больше мне нечего было делать в доме, где жил не творец, а подражатель, выдавший себя за творца. Голос больше не звал меня, и абсолютная тишина воцарилась в доме, опирающегося на одиночество, как на фундамент. Я шагал через дождь и тишину, и думал; обложки книг были выполнены с большой тщательностью, выдававшей недюжинное мастерство, что приходит только со временем; книги в шкафах стояли плотно друг к другу, было их несколько тысяч, и я сказал:
- Если целыми днями переплетать, остается ли время мыслить? Созданы ли книги для тех, кто умеет читать?
Только в холле у самой двери я припомнил, что знакомым показался мне хозяин дома, и сказал вслух и вполголоса:
- Эти книги написаны мной? Ведь хозяин дома похож на меня как отражение в стекле.
Из-за открывшейся мне догадки я замер на месте, но назад не повернул. У амфисбены две пасти, чтобы исторгать свой яд.
-
-
04.08.2010 в 12:25-
-
04.08.2010 в 18:14Хорошо видна картинка. Даже стало прохладно на мгновенье.
-
-
04.08.2010 в 20:45Продолжать?
-
-
04.08.2010 в 20:54а можно к себе унести, кстати?
-
-
04.08.2010 в 21:43Я не дорожу тем, что уже родилось
-
-
04.08.2010 в 21:56-
-
05.08.2010 в 10:59-
-
21.08.2010 в 17:01