Во всем лукавец и паяц
— Знаешь ли ты, что, когда наше время к ночи подходит, на другом краю далеко отсюда утро рождается? А вот что интересное сам я заметил: солнечный свет отчего-то не постоянный и вместе с часами меняется. Ранним утром он легкий, прозрачный, словно умылся росою; луч светлый, горящий, вот точь-в-точь чеканенная монетка. Жаркий день проходит, и к вечеру густеет свет, становится совсем как старый мёд, густеет, желтизной добавляется, и ложится на всё тяжело; нет в нем утренней радости, а вот усталость видна – будто солнце подобно человеку за день умаялось. Но ведь это у нас вечер, а где-то раннее утро, и свет там снова веселый, прозрачный. У нас тяжелый, словно пуд золота, а там – лебяжье перо….
… уж скоро река покажется, не торопись, вези прямо. Томас вот утверждает, что название нашей реки от слова «тахеа» вышло, а слово, мол, еще от старых племен осталось, и тахеа на их языке означало горбатую воду. А я думаю, что всё от русского слова «тихая» пошло. Селились здесь русские, давно уже, кто-то сказал про реку, что тихая совсем; другой услышал, тоже Тихой назвал. Только язык-то не наш, переврали слово, и вышла Тахе. А Томас придумал: горбатая вода! Ну почему горбатая? Но, вези прямо!
**
Доверху груженая телега, скрипя и шатаясь, неспешно катилась по разбитой дороге. Седой мерин перебирал ногами, ступал грузно, уверенно, отмахиваясь хвостом от насевших комаров и прислушиваясь к тому, что говорил человек. Изредка он вытягивал морду и хватал пучок листьев с куста. Возница не обращал внимания на его хватки; усевшись удобно на облучке, он, свыкшийся с одиночеством человек, рассуждал вслух, выбрав коня своим терпеливым слушателем. Лес скоро кончился, и впереди в просветах деревьев ярко блеснула вода. Стоял июльский полдень, время, когда жар солнца достигает своего пика; цветы от жары поникли головками, птицы сонно умолкли, лишь в ельнике ощущалась прохлада; сумрак царил у подножий громадных стволов, где было пусто и голо, и усыпано темной хвоей.
Еще минута, и лес раздался, как разрезанный надвое, выпустив из объятий лошадь с возницей, отступил назад и сросся за их спинами. Впереди, полная от недавних дождей, медленно текла река, ее берега заросли ивняком и высокой травой. Громадные ели поднимались стеной на берегу, и от их теней вода казалась черной, как августовская ночь. Зимородки зорко сторожили добычу над тихой водой, срываясь вниз и тут же возвращаясь на ветку; их клювы на секунду вспыхивали живым серебром, и снова пустели. Лесная дорога подбегала к реке, спускалась в воду и выныривала уже на другом берегу.
Бернд (так звали возницу) цокнул на мерина, чуть шевельнув вожжами, но тот лишь повел ухом и не прибавил шагу. Медленно, переваливаясь колесами на вылезших корнях, стала телега спускаться к черной воде. Берег в этом месте был высоким. Возница больше не понукал коня: он знал нрав старого Хока, как свою пятерню, и доверял его опыту. Шестнадцать лет Хок тянул телегу, полную или порожнюю, часто ходил по лесной дороге через брод, и с годами стал лишь осторожнее. Бернд ослабил вожжи совсем; Хок чутко ступал по земле, ставя копыта на ровное место; река перед ними медленно несла тяжелые волны.
Телега подскочила на корне, накренилась влево, грозя упасть, но выровнялась и покатилась дальше. Крутой спуск остался позади, за рекой полого взбирался вверх противный берег. Ноги мерина коснулись воды, и он зашел в нее по колени. Прохладная вода смыла пыль и грязь с мохнатой шкуры, унесла прилипшие травинки и листья. Хок, не останавливаясь, потащил свой груз дальше, погружая копыта в песок и баламутя воду; река постепенно поднималась все выше, под брюхо, её было больше обычного, и Бернд поджал ноги.
И когда они подходили к середине брода, вдруг что-то сухо и быстро треснуло в воздухе, словно выстрелило. Телега вздрогнула и встала намертво, сильно накренившись на левый бок, мешки едва не попадали в воду.
— Стой! Тпру! – закричал Бернд и изо всех потянул вожжи, заставив Хока замереть на месте. Соскочив в реку, он подошел к неестественно вывернутому заднему колесу.
— Черт всех возьми! — выругался Бернд и добавил еще несколько крепких словечек.
— Да, Хок, попали мы с тобой, — сказал он, хлопнув ладонью по конскому крупу. – Надо ж было такому случиться, а? Ось у нас сломалась. Еще хорошо, что мешки не пороняли. Ничего, постой здесь пока, а я придумаю что-нибудь.
Порывшись в телеге, он вытащил топор и, сильно взрезая воду ногами, двинулся назад к берегу.
Молоденькое дерево упало наземь, найдя свою смерть. Обрубив ветки, Бернд обернулся к реке – и четкая, будто выжженная на дереве картина осталась в его памяти навсегда. Он увидел черное, как лакированная кожа, полотно реки, странно поднятое вверх до неба, словно река вытекала с небес; увидел накренившуюся телегу и стоящего мерина. Вода опустилась и уже не доходила коню до живота, лаская одни колени, мерин наклонил голову и трогал её гладь обвислыми губами. И на самой вершине реки, у горизонта, Бернд увидел темных людей с темными лицами; они стремительно и молча бежали вниз к нему, как строем бегут солдаты к противнику, и на их головах развевались ослепительно белые плюмажи. За передним строем несся второй, и третий, и еще, и еще, со скоростью разогнавшегося экспресса. Плюмажи яркими пятнами плясали на темной одежде.
— Мама! – крикнул Бернд.
Секунды ему хватило, чтобы понять увиденное. Мчалась, вздувшись горбом, вода, гоня перед собою волны с белыми шапками.
Отбросив топор, Бернд резво бросился назад, к лесу, в два прыжка взбежал по крутому склону и бессильно припал к еловым корням. Сзади раздался крик, Бернд повернулся на спину, и увидел Хока; мерин задрал морду вверх и страшно кричал, он рвался и бился в оглоблях, пытаясь бежать, телега опрокинулась на бок. Волна была уже перед ним.
То, что случилось потом, Бернд понять не смог. Выбравшись из лесу, мокрый и грязный, он рассказал всё так, как видел, но ему не поверили. Он клялся богами – его прерывали, доказывая, что померещилось.
А увидел он вот что: два водных горба неслись по реке, и один был ниже другого, и много резвее. Он первым настиг мерина с упавшей телегой, но не похоронил под собою, а словно играя, шлепнул ласково в бок и, резко изогнувшись, промчался мимо. Только плеснула пеной волна, запорошив конские ноздри так, что Хок закашлялся. Бернд сверху видел, как бурун, не трогая более старика, понесся дальше. Он не понял увиденное, но безумная надежда блеснула в мозгу.
Но тут вторая волна с размаху остановилась, словно налетела на стену. Поднялась выше елей на берегу и вдруг раскололась надвое, лопнула, как старая кожа, и из водяного столба выметнулась вверх конская голова с налившимися яростью глазами, текучие струи сложились в мускулы, пена волны вмиг спуталась в гриву. Всё выше и выше поднимался невиданный конь, скаля зубы, показались мощная грудь и живот; вздыбился конь, громадные копыта молотили бешено воздух. Тяжелые серебряные капли падали с них и рассыпались в пыль, не успев коснуться земли.
Хок заржал тонко, глядя снизу на великана. А тот грудью рухнул вниз, на мерина, и смял его, опрокинул на спину. Как из пушки выстрелили: это копытами сломал он телегу, в щепы круша дерево, разметал мешки, бил Хока, на упавшем сопернике вымещая распиравшую его злобу. Вода забурлила и пошла воронками там, где дрались две лошади.
Всё кончилось в несколько мгновений. Вскочил на ноги победитель и бросился вперед, куда умчалась его кобылица.
Едва скрылся он за поворотом, как вода вернулась в свое сонное состояние. Река вновь поднялась. Будто не было ничего, ни удивительного водяного коня, ни драки. Только и Хока с телегой тоже не было на её середине. Черная Тахе напоминала тусклое зеркало, подернутое рябью, и блестела на солнце мокрая трава, и у того места, где лежал Бернд, билась оземь живая рыбешка.
**
— Да ты пьян, кажется, в стельку! – заорали ему в лицо.
— Пьян? – заорал в ответ Бернд. — Хочешь, дыхну?
Схватив спорщика за ворот, прижал его лицо к своему и выдохнул резко:
– Ну?
Рядом стояли мрачные мужчины и хмуро глядели на них.
— Не пахнет… — обескуражено ответил спорщик и резко вырвался из рук Бернда. – Слушай, черт тебя знает… может, разыгрываешь…
— Разыгрываю? Где мой Хок? Где телега и груз? Пойди на станцию, расспроси – я погрузил утром много мешков, только их не доставил. Водяной конь расшвырял их по реке и убил Хока.
— Какой еще конь?
— Не знаю. Никогда такого не видел, — глухо ответил Бернд и сел на землю. Он почувствовал, как дико устал, не было сил спорить и что-то доказывать – никто, кроме него, не заметил ни коня из струй, ни два водяных буруна. Словам его не было веры; людям не нравится необъяснимое, и в самых удивительных фактах ищут они зерно рациональности.
— Так что случилось-то? – спросил кто-то.
— Да кто его знает? – ответил ему спорщик, глядя на Бернда. – Кажется, старый Хок на переправе споткнулся, упал и захлебнулся водой.
… уж скоро река покажется, не торопись, вези прямо. Томас вот утверждает, что название нашей реки от слова «тахеа» вышло, а слово, мол, еще от старых племен осталось, и тахеа на их языке означало горбатую воду. А я думаю, что всё от русского слова «тихая» пошло. Селились здесь русские, давно уже, кто-то сказал про реку, что тихая совсем; другой услышал, тоже Тихой назвал. Только язык-то не наш, переврали слово, и вышла Тахе. А Томас придумал: горбатая вода! Ну почему горбатая? Но, вези прямо!
**
Доверху груженая телега, скрипя и шатаясь, неспешно катилась по разбитой дороге. Седой мерин перебирал ногами, ступал грузно, уверенно, отмахиваясь хвостом от насевших комаров и прислушиваясь к тому, что говорил человек. Изредка он вытягивал морду и хватал пучок листьев с куста. Возница не обращал внимания на его хватки; усевшись удобно на облучке, он, свыкшийся с одиночеством человек, рассуждал вслух, выбрав коня своим терпеливым слушателем. Лес скоро кончился, и впереди в просветах деревьев ярко блеснула вода. Стоял июльский полдень, время, когда жар солнца достигает своего пика; цветы от жары поникли головками, птицы сонно умолкли, лишь в ельнике ощущалась прохлада; сумрак царил у подножий громадных стволов, где было пусто и голо, и усыпано темной хвоей.
Еще минута, и лес раздался, как разрезанный надвое, выпустив из объятий лошадь с возницей, отступил назад и сросся за их спинами. Впереди, полная от недавних дождей, медленно текла река, ее берега заросли ивняком и высокой травой. Громадные ели поднимались стеной на берегу, и от их теней вода казалась черной, как августовская ночь. Зимородки зорко сторожили добычу над тихой водой, срываясь вниз и тут же возвращаясь на ветку; их клювы на секунду вспыхивали живым серебром, и снова пустели. Лесная дорога подбегала к реке, спускалась в воду и выныривала уже на другом берегу.
Бернд (так звали возницу) цокнул на мерина, чуть шевельнув вожжами, но тот лишь повел ухом и не прибавил шагу. Медленно, переваливаясь колесами на вылезших корнях, стала телега спускаться к черной воде. Берег в этом месте был высоким. Возница больше не понукал коня: он знал нрав старого Хока, как свою пятерню, и доверял его опыту. Шестнадцать лет Хок тянул телегу, полную или порожнюю, часто ходил по лесной дороге через брод, и с годами стал лишь осторожнее. Бернд ослабил вожжи совсем; Хок чутко ступал по земле, ставя копыта на ровное место; река перед ними медленно несла тяжелые волны.
Телега подскочила на корне, накренилась влево, грозя упасть, но выровнялась и покатилась дальше. Крутой спуск остался позади, за рекой полого взбирался вверх противный берег. Ноги мерина коснулись воды, и он зашел в нее по колени. Прохладная вода смыла пыль и грязь с мохнатой шкуры, унесла прилипшие травинки и листья. Хок, не останавливаясь, потащил свой груз дальше, погружая копыта в песок и баламутя воду; река постепенно поднималась все выше, под брюхо, её было больше обычного, и Бернд поджал ноги.
И когда они подходили к середине брода, вдруг что-то сухо и быстро треснуло в воздухе, словно выстрелило. Телега вздрогнула и встала намертво, сильно накренившись на левый бок, мешки едва не попадали в воду.
— Стой! Тпру! – закричал Бернд и изо всех потянул вожжи, заставив Хока замереть на месте. Соскочив в реку, он подошел к неестественно вывернутому заднему колесу.
— Черт всех возьми! — выругался Бернд и добавил еще несколько крепких словечек.
— Да, Хок, попали мы с тобой, — сказал он, хлопнув ладонью по конскому крупу. – Надо ж было такому случиться, а? Ось у нас сломалась. Еще хорошо, что мешки не пороняли. Ничего, постой здесь пока, а я придумаю что-нибудь.
Порывшись в телеге, он вытащил топор и, сильно взрезая воду ногами, двинулся назад к берегу.
Молоденькое дерево упало наземь, найдя свою смерть. Обрубив ветки, Бернд обернулся к реке – и четкая, будто выжженная на дереве картина осталась в его памяти навсегда. Он увидел черное, как лакированная кожа, полотно реки, странно поднятое вверх до неба, словно река вытекала с небес; увидел накренившуюся телегу и стоящего мерина. Вода опустилась и уже не доходила коню до живота, лаская одни колени, мерин наклонил голову и трогал её гладь обвислыми губами. И на самой вершине реки, у горизонта, Бернд увидел темных людей с темными лицами; они стремительно и молча бежали вниз к нему, как строем бегут солдаты к противнику, и на их головах развевались ослепительно белые плюмажи. За передним строем несся второй, и третий, и еще, и еще, со скоростью разогнавшегося экспресса. Плюмажи яркими пятнами плясали на темной одежде.
— Мама! – крикнул Бернд.
Секунды ему хватило, чтобы понять увиденное. Мчалась, вздувшись горбом, вода, гоня перед собою волны с белыми шапками.
Отбросив топор, Бернд резво бросился назад, к лесу, в два прыжка взбежал по крутому склону и бессильно припал к еловым корням. Сзади раздался крик, Бернд повернулся на спину, и увидел Хока; мерин задрал морду вверх и страшно кричал, он рвался и бился в оглоблях, пытаясь бежать, телега опрокинулась на бок. Волна была уже перед ним.
То, что случилось потом, Бернд понять не смог. Выбравшись из лесу, мокрый и грязный, он рассказал всё так, как видел, но ему не поверили. Он клялся богами – его прерывали, доказывая, что померещилось.
А увидел он вот что: два водных горба неслись по реке, и один был ниже другого, и много резвее. Он первым настиг мерина с упавшей телегой, но не похоронил под собою, а словно играя, шлепнул ласково в бок и, резко изогнувшись, промчался мимо. Только плеснула пеной волна, запорошив конские ноздри так, что Хок закашлялся. Бернд сверху видел, как бурун, не трогая более старика, понесся дальше. Он не понял увиденное, но безумная надежда блеснула в мозгу.
Но тут вторая волна с размаху остановилась, словно налетела на стену. Поднялась выше елей на берегу и вдруг раскололась надвое, лопнула, как старая кожа, и из водяного столба выметнулась вверх конская голова с налившимися яростью глазами, текучие струи сложились в мускулы, пена волны вмиг спуталась в гриву. Всё выше и выше поднимался невиданный конь, скаля зубы, показались мощная грудь и живот; вздыбился конь, громадные копыта молотили бешено воздух. Тяжелые серебряные капли падали с них и рассыпались в пыль, не успев коснуться земли.
Хок заржал тонко, глядя снизу на великана. А тот грудью рухнул вниз, на мерина, и смял его, опрокинул на спину. Как из пушки выстрелили: это копытами сломал он телегу, в щепы круша дерево, разметал мешки, бил Хока, на упавшем сопернике вымещая распиравшую его злобу. Вода забурлила и пошла воронками там, где дрались две лошади.
Всё кончилось в несколько мгновений. Вскочил на ноги победитель и бросился вперед, куда умчалась его кобылица.
Едва скрылся он за поворотом, как вода вернулась в свое сонное состояние. Река вновь поднялась. Будто не было ничего, ни удивительного водяного коня, ни драки. Только и Хока с телегой тоже не было на её середине. Черная Тахе напоминала тусклое зеркало, подернутое рябью, и блестела на солнце мокрая трава, и у того места, где лежал Бернд, билась оземь живая рыбешка.
**
— Да ты пьян, кажется, в стельку! – заорали ему в лицо.
— Пьян? – заорал в ответ Бернд. — Хочешь, дыхну?
Схватив спорщика за ворот, прижал его лицо к своему и выдохнул резко:
– Ну?
Рядом стояли мрачные мужчины и хмуро глядели на них.
— Не пахнет… — обескуражено ответил спорщик и резко вырвался из рук Бернда. – Слушай, черт тебя знает… может, разыгрываешь…
— Разыгрываю? Где мой Хок? Где телега и груз? Пойди на станцию, расспроси – я погрузил утром много мешков, только их не доставил. Водяной конь расшвырял их по реке и убил Хока.
— Какой еще конь?
— Не знаю. Никогда такого не видел, — глухо ответил Бернд и сел на землю. Он почувствовал, как дико устал, не было сил спорить и что-то доказывать – никто, кроме него, не заметил ни коня из струй, ни два водяных буруна. Словам его не было веры; людям не нравится необъяснимое, и в самых удивительных фактах ищут они зерно рациональности.
— Так что случилось-то? – спросил кто-то.
— Да кто его знает? – ответил ему спорщик, глядя на Бернда. – Кажется, старый Хок на переправе споткнулся, упал и захлебнулся водой.